Шекспир мне друг, но истина дороже - Татьяна Устинова

– Да ведь главный герой у нас теперь новый.

В приемной зазвучали шаги, кто-то бежал, все разом встрепенулись и оглянулись.

В кабинет влетела Алина Лукина, за ней маячила Марина Никифорова.

– Папа, – закричала Алина с порога. – Мы сейчас шли, а там Рамзес… его кто-то избил до полусмерти! Он подняться не может, за голову держится и… и плачет… Надо в полицию звонить, папа!

– Ничего я его не бил, – пробормотал Егор Атаманов. – За ухо оттаскал, да и все.

– Папа!

– Не кричи, Алиночка, – попросил Юрий Иванович. – Хватит с нас сцен с утра пораньше. Ты на репетицию пришла?

Алина кивнула. Глаза у нее были безумные.

– Вот и славно. Максим Викторович сейчас как раз начнет репетировать. Иди в зал, иди. И вы, Мариночка, тоже.

– Да, но у нас… ведущего актера среди бела дня избили, Юрий Иванович!

– Да никто его не бил, – поморщился директор. – Поговорили мы с ним, да и разошлись. Он, видишь, на лавочку пошел, и там теперь плачет, а мы здесь остались.

– А почему он… плачет?

– От стыда, – сказал Озеров. – Ему стыдно, что он украл деньги у вашего папы, Алиночка. Он теперь переживает.

– Он не мог! Вы что? Чокнулись? – закричали разом Марина и Алина, и кто-то еще полез из коридора, Софочка заглянула, загородив собой дверь, ехидная борода Валерия Клюкина мелькнула, и, растолкав всех, вбежала секретарша в сбившемся пуховом платке.

– Юриваныч, у нас ЧП, – выпалила она. – Земскова какие-то негодяи чуть не забили до смерти!.. Надо звонить, наряд вызывать.

Последней влетела Валерия Дорожкина.

– Я требую, – начала она с порога, задохнулась и перевела дыхание. – Я требую объяснений! Слышите вы, директор?! Почему мой партнер говорит, что его уволили самым подлым образом?! Что здесь происходит?!

– Давно пора, – подал голос Валерий Клюкин. – Наконец-то догадались.

– Замолчи, – сквозь зубы процедила Валерия, не оборачиваясь к мужу. – Я жду объяснений, немедленно, ну!

И она кулачком стукнула по директорскому столу.

– Я не выйду на сцену, пока не получу объяснений! Ноги моей не будет в спектакле, делайте что хотите!

– Зря вы все это затеяли, – сказал Озеров. – И Земсков ваш тоже! Он, конечно, мужчина чудовищно глупый, но все же не окончательный идиот. Ушел бы себе тихонько, никто бы и не заметил…

– Ты… ты сам идиот! – завизжала Валерия и кинулась на Максима, стараясь вцепиться в лицо.

Клюкин засмеялся, Софочка вскрикнула, все остальные шарахнулись кто куда. Кроме Атаманова. Он подошел и сзади взял звезду за локти. Она извивалась, вырывалась, пиналась, норовя ударить каблуком, но Егор держал ее крепко.

– Ти-ха! – гаркнул на весь кабинет Юрий Иванович. – Еще не хватает! Распустились!..

Печатая шаг, он вышел из-за стола и подошел к Валерии, которая все буянила.

– Деньги из моего сейфа украл Земсков, – заявил директор громко и четко. – Все слышали? В задних рядах тоже? Это факт установленный. С сегодняшнего дня в нашем театре такого артиста больше нет. Это тоже факт. И никаких сцен! Все по рабочим местам!

– Как… Роман? – прошелестела Алина. – Но ведь их Ляля Вершинина взяла. Мы сами видели ключи… мы же видели, да?

– Ты на него все свалила, сволочь, проститутка?! – завизжала Валерия. – Ты ему простить не можешь, что он тебя бросил ради меня, да?! Ты нам обоим мстишь, уродина?! Счастье наше тебе поперек горла, крыса?!

– Как ради тебя? – поразилась бедная Алина, а Марина Никифорова стала бледной как смерть – так на сцене полагается бледнеть при получении страшного известия. – Но вы же все время враждуете!.. И ты с Виталием Васильевичем была…

– А она у нас со всеми сразу, – влез Валерий Клюкин. – Да, дорогая?

Его супруга дрожала всем телом.

– Лишь бы не с тобой, – словно выплюнула она. – Лучше умереть!

Озеров изумился – столько ненависти было в ее голосе. Клюкин засмеялся и погладил ее по голове, она отшатнулась от него, как от змеи.

– Слушай, – на ухо Озерову сказал Атаманов, когда все разошлись и шум сместился из приемной в коридор. – Я по делам съезжу, а ты за Лялькой присмотри, Максим. Ей, видишь, невмоготу. Как бы она ферта жалеть не кинулась, в больничку не поволокла, ухо обратно пришивать.

– А ты его оторвал, что ли?

– Да ну.

– Присмотрю, ладно.

– Я к вечеру подъеду, заберу ее.

Озеров кивнул.

– Да, и баллон-то! Который пацан твой у ней в доме нашел, я еще сказал, что это мой! Ну, желтый такой! Я думал, он из-под растворителя.

Озеров начисто позабыл про желтый баллон.

– Так вот, не мой он, и не из-под растворителя. Там химия какая-то горючая, я точно не знаю, какая. Но не наш он, сто процентов. Из него, должно быть, шторы и шкаф поливали, когда подожгли дом-то.

– Вот черт.

– Ты молодец, что деньги нашел.

– Мне бы еще убийцу найти.

Атаманов посмотрел на него, хотел еще что-то сказать, не стал и вышел из кабинета.

Максим на этот раз репетировал даже дольше, чем в предыдущий – с единственной целью: заставить артистов играть, а не сплетничать по гримеркам и коридорам. В конце концов театр есть сознательный коллективный уход от действительности! Действительность была скандальна и от того очень притягательна, а Максим добивался, чтобы выдуманная жизнь пересилила настоящую, и добился, разумеется.

Все же это очень хороший театр, в нем работают замечательные артисты! Какое-то время они сопротивлялись, но он не оставил им шансов – даже Валерии, которая объявила было, что играть ни за что не станет, с чем Максим Викторович легко согласился и предложил главную роль Алине Лукиной. Валерия моментально вспылила и играла просто превосходно.

Расходились поздно, утренние события с изгнанием из театра артиста Земскова казались далекими и подзабывшимися, как будто случились полтора года назад.

Максим уходил почти последним, когда Егор Атаманов уже забрал Лялю домой.

У нее был до странности рассеянный вид, как будто она о чем-то напряженно думает. О Земскове она не сказала ни слова, и Озеров, поразмыслив, решил, что это скорее хорошо, чем плохо.

В конце концов низвержение идола могло иметь любые последствия – вдруг Ляле придет в голову поклоняться низвергнутому, просто чтобы поддержать и укрепить его. Женщины – странные существа. Их жертвенность, как и любовь, совершенно необъяснима.

В коридорах и на лестнице было пусто, шаги гулко отдавались от стен. Озеров, натягивая куртку и прикидывая, когда ждать Федьку – сегодня или все же завтра, – сбежал на один пролет и толкнул высокую тяжелую дверь с площадки.

Странное дело – дверь оказалось заперта. Некоторое время Максим глупо дергал ее – она не поддавалась и даже почти не шевелилась, так была тяжела и монументальна.

– Эй! – крикнул Озеров негромко и послушал, что там, за дверью. – Есть кто-нибудь?..

…Впрочем, шут их разберет, вполне возможно, что на ночь в этом крыле выход на лестницу перекрывают, и нужно пользоваться другой. Здание, как большинство старинных «настоящих» театров, было разделено на две половины – «мужскую» и «женскую». Так когда-то было положено, чтобы актеры и актрисы не чувствовали известной неловкости и не попадали в пикантное положение. До некоторой степени эта традиция сохранялась – на «женской» половине размещались в основном гримерки актрис и «дамские» цеха – костюмерный, парикмахерский, пошивочный, а на «мужской» – бутафорский, декорационный, механическая мастерская.

– Але! – еще раз на всякий случай крикнул Озеров и прислушался, выставив вверх ухо.

Ни шороха, ни звука.

На другую половину театра можно было перейти под самой крышей. Узкий чугунный мост висел над сценой в неизмеримой высоте. Максим забрел на этот мост всего один раз. Сцена оттуда казалась далекой и ненастоящей, и на ней, как раскрашенные фигурки из папье-маше, сновали крохотные и неслышные сверху артисты. Голоса со сцены сюда не доносились. Какое-то время Максим смотрел на них, свесившись через узкие холодные перила, потом у него закружилась голова, и он быстро ушел. Вполне возможно, был еще какой-то переход, но Озеров о нем не знал.

Вздыхая – на чугунный мост над пропастью ему совсем не хотелось взбираться, – он стал подниматься вверх. На площадках дергал двери, но все были заперты.

Последний пролет – выше только чердак! – был значительно уже и ниже остальных и освещен плоховато. Озеров рукой то и дело касался потолка, боялся, что с разгону врежется лбом в какой-нибудь выступ или трубу. Эту часть театра он совсем не знал.

Здесь давно не ремонтировали, нештукатуренные кирпичные стены казались мрачными и пыльными, как в развалинах, то и дело попадались неведомые ниши, углубления, выбоины, и Озеров вдруг подумал, что там, должно быть, притаились крысы. Просто полчища крыс.